Форум » Журнал "Всякая всячина" » Король-Солнце, человек и монарх » Ответить
Король-Солнце, человек и монарх
KATRIN: Людовик XIV - выдающийся человек!Его величайшим победам ,задумкам и поступкам нет числа!Теперь нам есть , где обсуждать и узнавать что-то новое о Людовике! Примечание: Обсуждение личности и роли Людовика XIV можно найти в таких темах, как История и люди и Анжелика и король: 25 лет спустя Вот на этой странице нашего сайта есть ссылки на разные материалы о Людовике XIV, в том числе и на книгу Вольтера (книга, правда, на французском). Все это тоже можно обсудить
Анна: allitera пишет: Немного позабавило, что мадам де Ментенон не понравилось признание в любви, так понимаю, что это мнение Сен-Симона. Ей могло не понравиться не признание в любви, а упоминание о ее возрасте и скорой смерти.
allitera: Это знаменитая работа Бернини - самая похожая на оригинал: Это работа Куазевокса: Тоже Куазевокс, но через много лет: Редкие картины с Луи: Статуя у отеля мадам Севинье работы Куазевокса: Бюст в стиле Бернини из Во-ле-Виконт И две гравюры там же: Оттуда же картина: Бюст из Шамбора:
Foreigner: Спасибо. allitera пишет: Кстати, если хотите я могу разместить здесь информацию из моих источников. ну чего спрашиваешь, конэчно, хочу! Я согласна, нюансы теряются, и для того чтобы понять точно, нужно иметь французскую версию. Я дала сноску на это Сен Симона, но не перевела ее, вот она в обоих вариантах: “Do not imitate my love of building nor my liking for war,” reads Saint-Simon’s version. что буквально звучит так: "не имитируйте ни мою любовь к строительству, ни мою симпатию? склонность? к войне" говорится в версии Сен Симона; Мне так же интересно как именно мм де Ментенон обозвала “those painful occasions” , это было трудно перевести тк английское "painful" имеет основное значение 'болезненный', но я не думаю имелись в виду физические ощущения, скорее другое.
Foreigner: еще один из Во
allitera: Foreigner А когда я там была его там не было, я бы не пропустила. Кстати поразительно похож на Куазевакса из спальни Версаля.
Olga: allitera пишет: Вероятно могли быть и другие - куча беспорядочных связей - на один раз, но тогда почему мамаши не предъявляли их отцу? Есть версия, что потому что были замужем - дети считались от законных мужей. Зачем лишние хлопоты. Например, сына мадам Субиз считали сыном короля, вроде на лицо было большое сходство.
Foreigner: allitera пишет: А когда я там была его там не было А они, наверное, всю 'бемель' вынесли, готовясь к свадьбе Тони Паркер и Ивы Лонгории. Подальше от греха, чего хорошего можно ожидать от упившихся баскетболистов и голливудских звезд!
Olga: allitera, огромное спасибо за портреты короля и виды Версаля! Красота, просто сердце радуется!
allitera: Foreigner пишет: А они, наверное, всю 'бемель' вынесли, готовясь к свадьбе Тони Паркер и Ивы Лонгории. Подальше от греха, чего хорошего можно ожидать от упившихся баскетболистов и голливудских звезд! Оно-то конечно так, но я-то была после свадьбы, пора бы уж вернуть. Но, теперь вы сказали и меня терзают смутные сомнения, а пережил ли бюст свадьбу.? Olga Пожалуйста, я потом еще размещу фото, из Фонтенбло, Сен-жермен-ен-Ле и т.д. Foreigner пишет: ну чего спрашиваешь, конэчно, хочу! Сделаем.
allitera: КОНЕЦ ПРЕКРАСНОЙ ЭПОХИ Кто знает, когда началось предвестие конца этой прекрасной эпохи? Быть может, тогда, когда король решился покинуть свой любимый Версаль? Как когда-то, когда Людовик сбежал от парижской толпы в версальское убежище, так потом он решился покинуть свое творение, убежав в Марли. Если бы Версаль продолжал оставаться тем же уединенным замком, каким был в 1664 году, не был бы нужен и Марли. Людовик неустанно строил и украшал свой дворец, делал большие пристройки — крылья дворца, обустраивал площадь перед дворцом. Казалось, что перед его глазами постоянно находится видение «Волшебного острова», и он готов забыть о неудобствах своего жилища, увеличенного до явно гипертрофированных размеров. Его Величество так хотел, чтобы как можно больше людей приняли участие в его версальском счастье. Он не мог поступить иначе и, сам того не осознавая, навредил собственному счастью. Наконец, он решился сбежать и из Версаля, укрыться от толпы в Марли, который, впрочем, создавался по тем же меркам, что и Версаль. После того как символ государства и символ простого человеческого счастья Короля-Солнца, Версаль, был оставлен, монарха начала преследовать череда неудач и несчастий. Меньше чем за один год, с 14 апреля 1711 по 8 марта 1712 года, умерли сын старого короля, Монсеньор, его обожаемая невестка, герцогиня Бургундская, принцесса Савойская, его внук, герцог Бургундский, второй наследник, через несколько дней — старший из правнуков, герцог Бретонский, третий наследник. В 1714 году смерть унесла внука короля, герцога Беррийского, а годом раньше — герцога Алансонского, сына герцога Беррийского. Так королевский французский дом потерял почти всех наследников. Бедный старый король пережил так много, а придворных, по словам Шатобриана, «удивляло, что глаза королей могут быть наполнены слезами!» Почему-то принято считать, что преждевременный уход из жизни молодых людей должен втайне утешать стариков. Однако Людовик XIV по натуре всегда был человеком очень чувствительным; что же касается подобной череды трауров, то и для обычной семьи — это чересчур тяжкое испытание, а для королевского дома — страшная драма. Как будто по воле злого рока должна была исчезнуть династия Капетингов, которая отождествлялась с Францией на протяжении 725 лет. Король не имеет права слишком долго оплакивать свое горе — его обвинят в том, что он забыл о несчастьях своего королевства. Если же он станет исполнять свои обязанности, сохраняя хладнокровие и стараясь не смешивать семейные дела с государственными, то скажут, что он слишком бесчувственный и бесчеловечный. Наследники трона исчезали по линии первородства, как будто сама судьба желала придерживаться основного закона наследования. Мон-сеньор, любимец всего народа, умер первым. Он внезапно почувствовал слабость на охоте, вернулся домой и лег в постель. Врачи поставили диагноз: оспа, и не ошиблись. Сам король ухаживал за сыном, не боясь заразиться, пока врачи пытались спасти Монсеньора, однако вечером 14 апреля 1711 года он скончался. Король покинул резиденцию сына и направился в Марли. Недалеко от Версаля он повстречал карету герцогини Бургундской. Король остановился, чтобы сообщить ей печальную новость, и тут же отъехал. В Марли он смог лечь в постель только через три часа после того, как приехал. Старик так страдал, что долго не мог избавиться от сильнейших приступов удушья. Принято распускать злые сплетни по поводу тайного захоронения Монсеньора в Сен-Дени. Однако, во-первых, король хотел уберечь подданных от инфекции, а во-вторых, скрыть от окружающих свои слезы. Мадам де Ментенон говорила о смерти пасынка сухо и с нелюбовью (хотя кого она в своей жизни любила?), придворные начали осаждать со своей вечной услужливостью нового наследника, а горе Людовика было неизлечимым. Кажется, библейская история Иова повторялась. На короля посыпались несчастья, одно за другим. За Монсеньором последовали герцогиня и герцог Бургундские. Герцогиня умерла 12 февраля 1712 года. Ей не было еще и двадцати шести лет. Людовик так любил с ней общаться. Современники говорили о ней: «...Она заставила всех любить ее, восхищаться ею...» Не прошло и недели, как 18 февраля умер герцог Бургундский, второй наследник. В своем новом качестве он пробыл десять месяцев. Людовик прекрасно знал его недостатки, основным из которых было сочетание набожности и гордости. Благодаря воспитанию Фенелона, он не мог мыслить как монарх: «Он больше всего занят бесплодным умствованием, которое ни к чему не приводит». Но после смерти Монсеньора герцог Бургундский словно возмужал, поставленный лицом к лицу с огромными обязанностями. Придворные «с радостью смотрели на наследника, который работал целые дни с генеральным контролером Демаре и государственным секретарем Вуазеном, чтобы как можно глубже вникнуть в дела». Людовик все больше убеждался, что через несколько лет такого интенсивного обучения новый наследник станет достойным преемником на троне, но судьба разрушила и эти планы. Народ оплакивал смерть Монсеньора. Когда же не стало и герцога Бургундского, то несчастья королевского двора тронули и представителей просвещенного общества. Маркиза де Ламбер писала: «Чего только не ждали от будущего короля, которого воспитали в благородном духе и научили, как ограничивать справедливо власть», маршал де Тессе заметил: «Рука Господа опустилась на нас, похищая у Франции короля, добродетель которого подавала такие большие надежды». Старый король потерял своего горячо любимого внука, он видел, как чуть ли не ежедневно уменьшался список наследников по прямой линии. 8 марта умер третий дофин, герцог Бретонский. Ему было всего пять лет, и наследником он пробыл 19 дней. Мадам Елизавета-Шарлотта писала: «Вчера меня заставила плакать маленькая собачка дофина. Бедное животное взошло на возвышение в домовой церкви Версаля и начало искать своего хозяина в том месте, где он, молясь, в последний раз становился на колени... В святая святых (в королевском кабинете) много говорили о прошлых делах, но ни слова не сказали о настоящих — ни о войне, ни о мире. Больше не говорят ни о трех наследниках, ни о герцогине из страха напомнить о них королю. Как только он начинает об этом говорить, я перевожу разговор на другую тему и делаю так, как будто я не расслышала». Однако король постоянно думает об этих потерях и видит в них перст судьбы. Он говорит: «Господь меня наказывает, я это заслужил, но оставим наше горе оплакивать нашим домочадцам и посмотрим, что можно сделать, чтобы предупредить беды государства». На этом испытания не окончились. 16 апреля 1713 года в Версале умер младенец герцог Алансонский. Ему исполнилось только три недели. 14 мая 1714 года скончался Карл Французский, герцог Беррийский, младший брат герцога Бургундского. Теперь все будущее королевской династии держалось на последнем единственном потомке чистых королевских кровей, Людовике, герцоге Анжуйском, будущем Людовике XV. Он родился 15 февраля 1710 года. И вот, подошел черед самого Людовика XIV. Король говорил мадам де Ментенон: «Я всегда слышал, что трудно смириться со смертью; я же, дойдя до этого момента, которого человек так страшится, не нахожу, что так уж трудно принять это решение». Еще в 1706 году король спал при раскрытых настежь окнах. В 70 лет ему не были страшны ни жара, ни холод. Все восхищались крепостью здоровья Его Величества. Правда, его лицо избороздили морщины, но он прекрасно выглядел. Старое дерево казалось всем неискоренимым, и в государстве этому только радовались. Даже те, кто считал, что его правление несколько затянулось, понимали, что в случае смерти Людовика тяжкий груз правления лег бы на плечи малолетнего Людовика XV. Но старый король в своей жизни так много воевал, работал, ездил верхом, что его здоровье было значительно подорвано. И вот летом 1715 года жизнь текла как и прежде при королевском дворе, переехавшем в Марли. 9 августа король вернулся с охоты несколько усталым. На следующий день он отправился в Версаль. Марли он больше уже никогда не увидит. В Версале, как обычно, он провел совещание с канцлером Вуазеном у маркизы де Ментенон. Почувствовав внезапное недомогание, он с трудом дошел из кабинета до своей молельной скамейки. В воскресенье прошло заседание совета министров. После этого король совершил прогулку до Трианона. Больше он никогда не увидит и Трианон. В понедельник, 12 августа, Людовик почувствовал сильные боли в ноге. Врачи поставили диагноз — радикулит. Многие врачи могли бы в этом случае ошибиться, но самая страшная ошибка состояла в том, что в продолжение двух недель они так и не изменили своего мнения. Часть дня король работал с графом де Поншартреном и, невзирая на усиливающееся недомогание, отправился к маркизе на концерт камерной музыки. В десять часов состоялся церемониал королевской трапезы в присутствии большого количества придворных. Этот церемониал всегда был своего рода спектаклем: ел один король, а остальные только присутствовали. Это мероприятие имело в жизни двора большое значение, так как позволяло подданным иметь простой и легкий доступ к королю. Лег спать Его Величество в 12 часов ночи. Маркиз Данжо, который присутствовал на церемонии отхода ко сну, пришел в ужас: «Он показался мне мертвым, когда я увидел его раздетым. Никогда еще человек мощного телосложения не превращался за такой короткий промежуток времени в ходячий скелет, казалось, плоть его быстро таяла». 13 августа Людовик испытывал такие сильные боли, что попросил отнести его в церковь на кресле. После службы он принял в тронном зале персидского посла. В течение всего приема король простоял на ногах и очень утомился. Из соображений высокой политики он совершил истинное геройство. Людовик так устал, что хотел пойти подремать, но настал час заседания совета финансов, и пришлось на нем председательствовать. Затем, как обычно, состоялся ужин. После него король поработал с Вуазеном, а потом распорядился, чтобы его отнесли к мадам де Ментенон на концерт камерной музыки. 14 августа нога так разболелась, что король не мог больше передвигаться самостоятельно; всюду его носили в кресле. Несмотря на это, он участвовал в заседании совета министров, играл с дамами у маркизы, с большим удовольствием послушал серьезную музыку. Ночь была очень беспокойная. Людовику удалось уснуть лишь перед самым рассветом. 15 августа король проснулся только в 10 часов утра. Он не смог посетить церковь и слушал мессу, лежа в кровати. После этого он говорил о делах с Вуазеном, Демаре и Поншартреном. Все чувствовали, что монарх страдает, но старается не показывать этого. Вечером вновь был концерт камерной музыки у мадам де Ментенон. Людовик повидал придворных во время ужина в своей комнате, затем иностранных принцев в своем кабинете и лег спать в десять вечера. В пятницу, 16 августа, день сократился подобно шагреневой коже. Король утром встал позже, а удалился раньше, стараясь в промежутке решить как можно больше государственных дел. Людовик прослушал мессу, пообедал, не поднимаясь с кровати, потом принял в своем кабинете посланника Вольфенбютеля. Вечером он участвовал в игре с дамами у мадам де Ментенон и послушал серьезную музыку. На следующий день Людовик прослушал мессу и провел заседание совета финансов. После обеда он переехал в кресле на колесиках к мадам де Ментенон, где некоторое время работал с канцлером. Старый король очень хотел продолжать работать и очень хотел выздороветь. В воскресенье Людовик работал с Лепетелье. Конец дня был похож на все предыдущие: прием у маркизы де Ментенон, концерт, ужин, беседа с принцессами. Было объявлено, что прием послов будет проходить по вторникам, смотр жандармских войск — по средам. На следующий день король по-прежнему мучался, но продолжал работать, а вечером с удовольствием прослушал скрипичный концерт. В это время диагноз оставался все тем же—радикулит. Кажется, врачи пребывали в полной растерянности. В среду пришлось отложить смотр жандармских войск, так как больной пролежал в постели целый день. Несмотря на это, Людовик нашел в себе силы провести заседание совета министров и поработать с Вуазеном. Произошло только одно изменение: скрипачи пришли в спальню короля в сопровождении дам и мадам де Ментенон. К 24 августа Людовик понял, что больше не встанет никогда. Он почувствовал приближение смерти и сам вынес себе приговор, не дожидаясь заключения врача. Конечно, он боролся изо всех сил, потому что знал: каждый отсроченный день, каждый день, отвоеванный у болезни, — это день, выигранный для малолетнего наследника. 24 августа после ужина Людовику стало так плохо, что он отпустил придворных, позвал отца Летелье и исповедался ему. Нога короля почернела, и это было очень похоже на гангрену. Врачи не придумали ничего более остроумного, как сказать, что «весьма смущены». Его Величество, заявили они, «страдал ознобом с Троицы», и теперь болезнь осложнилась из-за того, что больной пренебрегал лечением. 25 августа король потерял сознание, у него начались судороги. Очнувшись, Людовик потребовал предсмертного причастия. Как свидетельствует Данжо: «Посчитав с этого момента, что ему осталось жить всего лишь несколько часов, он стал действовать и все приводить в порядок, как человек, который должен сейчас умереть, и делал это с беспримерной твердостью, присутствием духа и благородством». Через потайную лестницу Версальского замка к монарху проникли кардинал де Роган, главный капеллан двора, еще два других капеллана и кюре Версаля Юшон. В спальне собрались высокопоставленные лица и принцы; принцессы ожидали в кабинете совета, чтобы присутствовать при последнем причастии короля. Когда ушли духовники, Его Величество стал перечитывать завещание и делать пометки на полях. Маркиза де Ментенон тихонько сидела в углу. Ее присутствие король терпел до самого последнего часа, изо всех сил скрывая раздражение. Пытаясь не обращать внимания ни на нее, ни на любопытных придворных, которые то и дело тайком пробирались в спальню, Людовик вызывал по очереди тех, кому собирался дать предсмертные указания. Каждый подходил к умирающему, выслушивал его, а потом, весь в слезах, удалялся в соседний кабинет. Разговор с маршалом Вильруа продолжался семь минут, с генеральным контролером — сто двадцать секунд, с герцогом Орлеанским более четверти часа. Данжо пишет: «...Его Величество король всегда так нежно любил свою семью, он плакал от умиления, давая последние наставления всем этим принцам, а те все пересказывали придворным, находящимся в кабинете и застывшим в глубокой скорби». 26 августа толпа народа стояла около спальни Его Величества; было заполнено все пространство между большими апартаментами и Галереей зеркал. «Около десяти часов медики перевязали ногу короля и сделали несколько надрезов до самой кости; и когда увидели, что гангрена уже достигла такой глубины, то не осталось сомнения, вопреки всем надеждам на лучший исход, что она идет изнутри и что никакие лекарства не смогут спасти больного». Маркиза де Ментенон присутствовала при этих пытках. Сначала король ласково попросил ее удалиться. Она сделала вид, что ушла, но на самом деле осталась. Тогда король сказал, что «раз никакие лекарства не смогут ему помочь, он просит ему позволить хотя бы умереть спокойно». К Его Величеству подвели малолетнего наследника престола. Будущему Людовику XV в то время было чуть больше пяти лет. Король его поцеловал и произнес: «Мой дорогой малыш, вы станете великим королем, но счастье ваше будет зависеть от того, как вы будете повиноваться воле Господа и как вы будете стараться облегчить жизнь ваших подданных. Для этого нужно, чтобы вы избегали, как могли, войну: войны — это разорение народов. Не следуйте моим плохим примерам; я часто начинал войны слишком легкомысленно и продолжал их вести из тщеславия. Не подражайте мне и будьте миролюбивым королем, и пусть облегчение участи ваших подданных будет вашей главной заботой». После этого король подозвал служащих двора и прислугу. Слабым, но твердым голосом он сказал им: «Господа, я доволен вашей службой; вы служили мне верно и с большим желанием мне угодить. Я очень сожалею, что недостаточно, как мне думается, вознаградил вас за это, но обстоятельства последнего времени мне не позволили это сделать. Мне жаль расставаться с вами. Служите моему наследнику с таким же рвением, с каким вы служили мне; это пятилетний ребенок, который может встретить немало препятствий, ибо мне пришлось преодолеть их множество, как мне помнится, в мои молодые годы. Я ухожу, но государство будет жить всегда; будьте верны ему, и пусть ваш пример будет примером для остальных моих подданных. Будьте едины и живите в согласии, в этом залог единства и силы государства; и следуйте приказам, которые будет вам отдавать мой племянник. Он будет управлять королевством; надеюсь, что он будет это делать хорошо. Надеюсь также, что вы будете выполнять свой долг и будете иногда вспоминать обо мне». Такой была лучшая из всех прощальных речей великого короля, которую он произнес перед слугами, привратниками, постельничими, оруженосцами. Осталось только проститься с дамами. Данжо удивлялся, «как король мог выдержать плач и такие стенания». Все это время король знал, что за дверями его спальни разгораются страсти и амбиции, но произносил слова любви, призывал к миру и спокойствию. Данжо записал: «Последние моменты жизни этого великого монарха показывают христианскую стойкость и героизм, с которыми он встретил приближение смерти. Он сохранил полную ясность ума и твердость характера до самого последнего момента жизни и, говоря с нежностью и добротой со всеми, с кем пожелал говорить, сумел сохранить свой авторитет и величие до последнего вздоха. Ручаюсь, что самые страстные проповедники не смогли бы красноречивее и трогательнее сказать то, что он сказал, найти более достойные выражения, которые наиболее ярко выявили бы те черты, которые свойственны были ему как настоящему христианину, настоящему герою, королю-герою». 27 августа король вызвал Жерома де Поншартрена и сказал ему: «Как только я умру, вы тотчас пошлете королевскую грамоту с приказом отнести мое сердце в церковь иезуитов и поместить его там таким же образом, как и сердце моего покойного отца. И я не хочу, чтобы на это было истрачено денег больше, чем тогда». Данжо говорил, что приказ отдавался таким спокойным тоном, будто Людовик распоряжался построить какой-нибудь новый фонтан в Версале. На следующее утро король, проснувшись, увидел у своей постели плачущих слуг. Он обратился к ним: «Почему вы плачете? Вы думали, что я бессмертен? Я так о себе никогда не думал, и вы должны были давно уже быть готовы меня потерять, учитывая мой возраст». Гангрена значительно продвинулась, и король, «хотя и находился в полусознательном состоянии, заявил, что он улетучивается». К 31 августа проблески сознания у короля наступали все реже и реже. В половине одиннадцатого вечера в королевской спальне прочитали молитвы на исход души. Моление произвело удивительный эффект. Данжо говорит: «Голоса священников, читающих молитвы, привели в действие механическое сознание короля, который во время чтения этих молитв стал произносить громче, чем они, «Богородица Дева, радуйся» и «Символ веры», и это несколько раз подряд, но явно бессознательно, благодаря привычке, которую имел король их произносить». Король скончался утром 1 сентября. Данжо сказал: «Он отдал Богу душу без малейшего усилия, как свеча, которая погасает». В реестре могил версальского прихода Божией Матери свидетельство о смерти монарха появилось с шестинедельным опозданием. Никто и не подумал выделить Королю-Солнцу отдельную страницу. Реестр наглядно показал равенство всех перед лицом смерти. Людовик XIV находится в окружении своих слуг: прачки из королевского дома, дочери повара первого шталмейстера, сына форейтора принца де Рогана... Вскоре во Франции все чаще стала произноситься фраза: «Ах, если бы король знал!» Она оправдалась полностью. Людовик Великий оказался незаменимым. Его преемники, Людовик XV и Людовик XVI, оказались простыми хранителями безжизненного музея, где никогда не смогли ни отреставрировать обветшавшие картины, ни поменять местами художественные экспонаты, ни обогатить коллекцию удачными приобретениями. Все это в полной мере касается и так любимого Королем-Солнцем Версаля. За прошедшие века можно по достоинству оценить величие этого монарха, Людовика XIV. Все обвинительные акты против короля не выдерживают проверки временем.
allitera: Foreigner Вы заметили, что в вашем тексте, описывая 13 августа, ни слова не упомянули о персидском после, а ведь это достоверное и громкое событие, чтобы просто про него забыть.
Foreigner: Считайте что его упомянули в числе "нескольких других". А кто автор вашего отрывка? Это перевод кого-то или оригинальный текст? У вас французкий вариант?
allitera: Foreigner Это Блюш, но у него ссылки на огромное количество литературы, т.е. почти каждая третья фраза подписана. ВОзможно у меня не совесем полный русский вариант и эта часть описана более подробно. Но есть и французский вариант. В отношении фраз короля, я их встречала и ранее во фр. текстах, значение то, что представил переводчик, хотя вынуждена признать, что перевод, к сожалению не без погрешностей.
Foreigner: На кого он ссылается в данном отрывке?
allitera: Foreigner пишет: На кого он ссылается в данном отрывке? Данжо, филип де Кусилон 1854-1860 аббат Шуази Мемуары Пьер Дюрие 1983 Славная память о короле Антуан Фюретье Универсальный словарь 1934 Лавале Изданные исторические письма, адресованный дамам Св. Людовика 1856 Матье Моле Мемуары 1855-1857 Мемуары Принцессы Пфальцской Мемуары Сен-Симона Луи XIV и Сан-Сьеж в свете двух свежих публикаций, это из исторических архивов понтифика. 1974 Шатобриан La port-arquebuse du Roi 1925
полная версия страницы