Форум » Журнал "Всякая всячина" » Трубадуры нашего времени » Ответить
Трубадуры нашего времени
solomey: В 1988 году четверо молодых поэтов — Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, Андрей Добрынин и Константэн Григорьев — составили и подписали «Манифест куртуазного маньеризма», в котором утверждались задачи возрождения русского литературного языка во всем его блеске, элегантности и языческой веселости, свойственной лучшим образцам отечественной лирики отАнтиоха Кантемира до Пушкина, и от Пушкина вплоть до эпохи модерна. Провозглашался полный уход от нездоровой политической сумятицы в умах и на улицах, а также единственный культ, достойный лгужчины, — культ Прекрасной Дамы. Нужно хорошо представлять себе то время, когда отечественная литература и искусство буквально задыхались в перестроечно-публицистическом угаре, чтобы понять насколько смелым и радикальным был шаг маньеристов. Это так о них пишут. А вот и пример творчества В. Степанцова Я сегодня Я сегодня гиперсексуальный, я сегодня гиперсовременный, я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный. Я пригладил череп свой бесценный, выйдя из одной хорошей спальной. Ух, какой я нынче офигенный! Ах, какой я нынче нереальный! Если же мой череп гениальный, вдруг расквасит чей-то муж надменный, буду ль я такой же нереальный, буду ль я такой же офигенный? Я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный, я стою, красивый и брутальный, посреди нахмуренной Вселенной. Дождик моросит обыкновенный, город весь какой-то грязно-сальный, Ну а я сегодня офигенный, ну а я сегодня нереальный! Вышел я от дамочки из спальной и звоню девчонке обалденной, я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный. Я сегодня просто папа Карло, я присел в нехилом ресторане, чуть заметный поцелуй послала мне вон та красотка с буферами. Что ж, покамест не пришла малышка, можно телефончик взять у леди: что за прелесть, просто с маслом пышка! Жаль, что рядом с ней какой-то крендель. А, ну вот пришла моя малышка, стало меньше вдруг одной проблемой: до свиданья, сладенькая пышка! Я такой сегодня офигенный! Я такой сегодня сексуальный, просто сам себе готов отдаться! Я такой сегодня нереальный, что дай бог и вам того же, братцы! Аэлита Никто не забыт и ничто не забыто! И пусть моей жизни исчерпан лимит, всё так же люблю я тебя, Аэлита, ярчайший цветок среди всех Аэлит. Порою, с постели вскочив среди ночи, я в памяти вновь воскрешаю твой взгляд, и вновь твои жгучие сладкие очи о тайнах любви до утра говорят. Я силюсь обнять твои хрупкие плечи, я воздух хватаю дрожащей рукой... Я старый и нервный - а это не лечат, лишь смерть мне подарит желанный покой, Какими ты тропами нынче гуляешь, в каких перелесках срываешь цветы? Наверное, внуков румяных ласкаешь? Иль в ангельском хоре солируешь ты? Зачем же ты мучишь меня, марсианка?! Зачем моё сердце терзаешь опять? Зачем ты с упорством немецкого танка его продолжаешь крушить и ломать? Зачем твое имя звучит "Аэлита", зачем оно сводит поэта с ума? Никто не забыт и ничто не забыто. Зима. Аэлита. Россия. Зима.
Ответов - 10
allitera: solomey пишет: русского литературного языка во всем его блеске, Я сегодня гиперсексуальный, я сегодня гиперсовременный, я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный. Не знала, что это блеск литературного языка. А заявка была интересная.
solomey: allitera пишет: Не знала, что это блеск литературного языка. А заявка была интересная. А вам этот стих Жоффрея в первых томах не напоминает? По мне так это его гимн. Ну если не брать в расчет более свободное сексуальное поведение автора стиха.
Daria: solomey пишет: А вам этот стих Жоффрея в первых томах не напоминает? По мне так это его гимн. Но надо признать, Пейрак имеет не большее отношение к куртуазности, чем эти возрожденцы изящной словесности.
solomey: Выложу еще пару стихов, уж больно интересные. В плане того, что нет богинь и ЖЕНЩИН в современном мире остались ...... Вадим Степанцов. Баллада моей королевы Я хочу писать балладу, потому что скоро лето, потому что в чёрном небе бьёт луну хвостом комета. и манто из горностая надевать уже не надо. Скоро лето, скоро лето, я хочу писать балладу! Вот пастух придурковатый на прогулку гонит стадо, мать-и-мачеха желтеет. Скоро лето, как я рада! Хорошо, что скоро можно будет искупаться где-то, где завистники не станут обсуждать, как я одета. Вот я выйду из речушки в брызгах солнечного света, и ко мне подкатит с рёвом мотоциклов кавалькада, в чёрной кожаной тужурке, с чёрным шрамом от кастета чёрный князь мотоциклистов мне предложит шоколада. Он предложит прокатиться до заброшенного сада, где срывать плоды познанья можно, не боясь запрета; он не знает, что зимою начиталась я де Сада, он не знает про де Сада, он узнать рискует это. Мы помчимся с диким визгом мимо тихого посада, и филистеры решат, что вновь у рокеров вендетта, и когда на мост мы въедем - прыгну я с мотоциклета и войду торпедой в воду, распугав и рыб и гадов. И, подплыв к заборам дачным, я увижу сквозь ограду: одноногий грустный мальчик, ликом ясен, как микадо, курит трубочку и плачет; в прошлом он артист балета, у него лицо атлета, у него глаза поэта. Последствия заявления, сделанного мной на десятилетии Ордена Мои стихи о воздержании неверно понял модный свет, и смесь восторга с обожанием ловлю я на себе нет-нет. Юнцы, накрашенные густо, трубят мне гимны вперебой и, как за коброю мангусты, за мною прыгают гурьбой. Заматерелые педрилы, похожие на индюков, мне улыбаться стали мило. Друзья! Я вовсе не таков! Да, девы стали мне не любы, но содомию прославлять, и целовать мальчишек в губы, и афедрон им подставлять?! Конечно, это интересно, я спорить даже не берусь, но я при этом, если честно, наверно, просто обосрусь. И растрезвонят педерасты, что классик был желудком слаб. Нет, в члены этой гордой касты я не пойду, не тот масштаб. Пусть телом крепкие, здоровые пополнят стаи петухов и славят отношенья новые, которым тысяча веков. Ко мне, ко мне, шальные девы, скорей потремся пуп о пуп!.. Мои богини, что вы, где вы? Ужель я больше вам не люб? Андрей Добрынин. Вот муж, озлобленный и грубый... Вот муж, озлобленный и грубый, Моей возлюбленной тиран, Сидит, облизывая губы, Как императорский варан. Мой ненавистник нервно курит, А рядом высится свекровь И на него сурово хмурит Густую брежневскую бровь. "Мой сын, ты должен быть мужчиной, Ему наказ она даёт. - Твоей дражайшей половиной Владеет дерзкий стихоплёт. Борись за свой очаг семейный, В его местком направь письмо!" Я вижу сговор их келейный В своем магическом трюмо. Но я не тороплюсь пугаться И хохочу, как пьяный бог. С кем ты осмелился тягаться. Самонадеянный щенок? Советы этой старой шлюхи Тебя, болвана, не спасут, Когда осыплют оплеухи Твоей башки пустой сосуд. С моим пером, живым и острым, Не спорь по части клеветы: Тупицей, хамом, грязным монстром Представлен мною будешь ты. А впрочем, не страшись расправы, Ты, нравов дедовских реликт. Как он вульгарен, Боже правый, Как низкопробен наш конфликт! Любимая, мы вкусим оба Разлуку вместо дивных ласк, Но не филистерскую злобу, Безвкусицу житейских дрязг. Зачем с безумием во взоре Борьбой блаженство покупать? Ведь можно нежной страсти море С другой любимой исчерпать. Константэн Григорьев. Командор-ордалиймейстер и магический флюид ОКМ. Весною, после долгого затишья... Весною, после долгого затишья, вдруг получаю весточку от вас: дагерротип - божественный анфас! и о любви забавное двустишье. И сразу вспоминается танцкласс, наш разговор: - Мальчишка вы бедовый... - Кто вам сказал? - Подруги говорят. - А вы? - Согласна... - откровенный взгляд, и рук излом, пленительно-медовый, и в орхидеи сброшенный наряд. Потом вы утро каждое бросали в моё окно цветущую сирень... Мы целовались с вами каждый день сбегая к морю, или на вокзале, или в тиши окрестных деревень. Запомнился мне вашего именья заглохший сад в сиянии луны - вы были каждым листиком пьяны, вы гладили деревья и коренья, набухшие от близости весны. Ах, что тогда кощунством мне казалось, теперь так мило! Дивная моя! Ужели снова пенье соловья коснулось вас, и в сердце к вам закралась любви неосторожная змея? Что ж, если так, я скоро буду с вами: мне хочется услышать вашу речь, обжечь губами жемчуг ваших плеч и невзначай - небесными словами, волшебница, - в беседку вас увлечь. ...Я подъезжаю к вашему именью, дорога мимо кладбища лежит, извозчик пьян, лошадка чуть бежит, жужжат шмели, и сладкому волненью душе моей предаться надлежит. Однако чувство смутное тревоги звенит в почти что летней духоте, бросая мне в глаза, назло мечте, надгробье, свежий холмик у дороги и дорогое имя на кресте. - Останови! - шепчу я... В туче пыли из брички выхожу и вижу: да, с небес упала горняя звезда... - Уж, барин, года два как схоронили, - бубнит извозчик в спину. - Ах, беда! Ах, что со мной? всё вижу как в тумане.. Ещё одна из множества утрат! Я плачу у кладбищенских оград. Но ведь письмо, лежащее в кармане, я получил - с курьером - день назад! С курьером! значит - срочное посланье? Нет, что-то получается не то. Курьер, я помню, в чёрном был пальто, глазами зыркал, делал приседанья и всё шутил: мол, "я для вас - Никто". Двустишье ваше перечитываю снова: оно приобретает смысл иной, зловещий шарм и отзвук неземной: "Любовь, мой друг, всего первооснова! Вы, милый, скоро будете со мной..." И это тоже его стих В альбом девушке Пускай ты пока что ебёшься с другим, Но я тебя не осуждаю. Напрасно, однако, ты, пьяная в дым, Такому даёшь разъебаю. Вот я - то ли дело, а он - хуета… Прильни к моему хуестеблю! Ведь ты ж наколола внизу живота: "Умру за горячую еблю!" Да, и про наколку я знаю теперь - О ней мне сказали ребята. Но это - хуйня… Я ебуся как зверь, Со мной тебе будет пиздато! Твой нынешний ёбарь - ещё сосунок, Не знаю насчёт его хуя… Ты мой ощути у себя между ног, Клянусь, что тебя заебу я! Ребята сказали - ты классно сосёшь, С проглотом, и письку ты бреешь. Тебе сейчас с ёбарем клёво, и всё ж Со мной ты вообще охуеешь!
allitera: Daria пишет: Пейрак имеет не большее отношение к куртуазности, чем эти возрожденцы изящной словесности. Стихи жесть. Прямо так литературно, что дальше некуда
Daria: allitera пишет: Стихи жесть. Прямо так литературно, что дальше некуда Это да. Но талантам еще зреть и зреть. А подлинные шедевры под катом. Листья... О, листья зажигательной любви! Волнуют кровь, дарят мечты они. Вот хорошо, когда они ярки. А листия опавшие мои. Точней моих печалей и тревог, Когда признание сбивает с ног. Оно - совсем короткий монолог. Но от него рушится потолок. А ласки - это ветки древа жизни. Я патриотка внутренней отчизны. Где в изобильи фразеологизмы: К примеру, жизнь вся в отраженьи призмы. Кругом вода, она затопит лёд, Что стены призмы мигом вознесет. И мы страдаем, милый, круглый год!.. Спасет душою некий идиот. Он скажет с радостью: Жизнь вечна! Пускай, как водка слишком быстротечна. Но око ведь за зуб?⌡ Не страшно речью Затронуть струны нежности беспечной. Мерцанье дня. Мерцанье дня. И поцелуй Сражает нас вдвоём сейчас. И точно пленник диких бурь. Ласкаю нежно я анфаз. Твой дикий шепот: О, моя Ты дикой песни королева, О страстная, неясная. О, как ты смотришь странно смело!.. А время медленно течет, Настроив жизни дымной схемы, И тянется пушистый кот, Воздвигнув в нашем доме стены Своим визжащим криком. И Я говорю тебе чуть слышно: Любви погибельны цветки, Они проколят кровью дышло.⌡ В его петлице два тюльпана, Пиджак давно уж на полу. Я упрекать его не стану, Я ласки подарю ему. А что случилось? Друг пришел. Он анекдот Сказал, не потерявшись в мыслях. А я уж вся в дыму, как лань. И проще выхода мне нет, Чем с губ сорвать живой фиал. И с головой уйти в инет. Ведь лишь письмо напишет он, И губы шепчут: Я люблю. Вот был хотя бы он Антон, А он- Сильвестр. Я живу Лишь перепиской этой с ним. Но выбрать сложно из двоих. Один дожился до седин. Другой молоденький пока. О, прокляну я эту сеть. Но с ней проходит быстро сплин. Хоть есть на что там посмотреть. Хотя, в живом своя отрада. Я не люблю себя жалеть, Невежество достойно мата. Но будем же вперед смотреть. Но там таится глупость, боль, А в письмах проще мне добиться. Тебя люблю, моя Мадлен. Хотя, он может ошибиться, Сказать: Пошли в театр, Лен. Но ты ведь больше не вернешься. В реальный мир, где много тем Открытых к обсужденью есть. К примеру: страсть в сердцах людей, Иль женская мужчине лесть. Еще мильон чудных дилемм. Ведь ты любила голосить. И правду я пересмотреть Решаю жизни цвет моей Ведь здорово любви хотеть! Страдать негоже в скуке дней! И вот, беру я флаг себе С российским золотым гербом. Держа лишь только чтоб тебе Спокойней жить на свете том, Что так прекрасен, где мы есть: Красивы, странны и милы. Хочу я сердце твоё греть. А ты мое? А как же ты?..
solomey: allitera пишет: Стихи жесть. Прямо так литературно, что дальше некуда Daria пишет: Это да. Но талантам еще зреть и зреть. А подлинные шедевры под катом. Полазила по сайтам и больше про них прочитала. у меня сложилось впечатление, что клуб скорее реакция обычных гетеро-самцов на засилие голубой братии в богеме. Но это мое скромное ИМХО.
Daria: solomey пишет: Полазила по сайтам и больше про них прочитала. у меня сложилось впечатление, что клуб скорее реакция обычных гетеро-самцов на засилие голубой братии в богеме. Но это мое скромное ИМХО. Да, похоже на стёб, особенно вышеизложенный манифест наводит на такие мысли.
zoreana: Мда. совсем русские поэты. )))
solomey: Кому интерестно про этот феномен в литературе вот статья. Журнал Дети Ра № 5(43) 2008 Елена Трофимова Бурлеск, травестия, центонность куртуазных медитаций Вадима Степанцова «Ложь, будто с рождением Христа умер великий Пан, как возвестил предвзятый элевсинский голос. Пан все еще живет в каждом из нас, как не умирает песнь классической поэзии, рожденная шествиями сатиров и менад — свиты неунывающего Вакха, покорителя Индии» (Степанцов 1992:13). Эта цитата Степанцова из предисловия к сборнику «Любимый шут принцессы Грезы» может служить своеобразным эстетическим ключом к пониманию творческих интенций поэзии и прозы Ордена куртуазных маньеристов. На фоне пейзажа современной российской поэзии, где часто принципы деструкции, декомпозиции, эстетической энтропии и эгалитаризма приобретают силу универсальной парадигмы художественного мышления, творчество Степанцова и его группы кажется стоящим особняком и несоответствующим общему «мэйнстриму». Тем не менее несомненный факт, что популярность группы, образовавшейся в 1988 году, достаточно высока; их выступления всегда имеют аншлаг, а сборники расходятся довольно быстро. Все это заставляет исследователя внимательно отнестись к деятельности куртуазных маньеристов, попытаться расшифровать тот культурно-исторический код, который лежит в основе их поэтического языка. Орден Куртуазных маньеристов оформился в 1988 году, а точнее — 22 декабря, в день зимнего солнцестояния, чему члены Ордена придают особое, символическое значение. Первая поэтическая книга группы — «Волшебный яд любви», где дебютировали члены Ордена Вадим Степанцов, «Константэн» Григорьев, Виктор Пеленягрэ, «Андрэ» Добрынин, Дмитрий Быков, была выпущена в 1989 году и разошлась практически мгновенно. Затем в печати появились последующие издания: поэтические сборники «Любимый шут принцессы Грезы» (1992), «Езда в остров любви» (1993), «Баллады и стансы Степанцова» (1994), «Красная Книга маркизы» (1995) и другие. Большую популярность приобрели тексты В. Степанцова, написанные им для музыкальных групп «Браво» и «Бахыт-компот». Надо сказать, что члены Ордена не страдают излишней скромностью в самооценке — а это входит в правило их литературной игры — и так говорят о пройденном ими пути: «Орден ... прошел путем славы от первых публикаций на страницах лучших столичных изданий и поэзоконцертов на лучших столичных и провинциальных подмостках — до всемирной известности» (Степанцов 1992:4). Языковая идеология Ордена внешне хотя и шутливо, но достаточно определенно заявлена в самом названии. Может быть, самым показательным и точным является последнее слово в названии — «маньеризм», которое отсылает нас к вполне конкретному явлению европейской культуры, пришедшему в конце XVI века на смену Позднему Возрождению, когда неустойчивость жизни, девальвация ценностей порождали субъективизм, иррационализм, спиритуализм, а в художественном творчестве начали превалировать эклектика, эстетический прагматизм, эротика, сочетание метафоризма с нарочито сниженным слогом; гротеск и парадоксальная заостренность ложатся в основу поэтического стиля. Особо ценимой категорией становится ирония, острословие, которое теоретиками маньеризма почитается как источник «истинно поэтического». В текстах членов Ордена почти всегда используется прием бурлеска и очевидно стремление сочетать изящность формы со сниженностью темы, а высокий слог с грубостью просторечия: «Ты попросишь вина. И пока я в сосуды стеклянные/ нацежу самогон самых лучших свекольных пород,/ лягушонок-царевна, движения делая плавные,/ из одежд своих выскользнет, как из фольги бутерброд» (Степанцов 1994:4). Центон же используется как строчное цитирование для контрастирования даваемой цитаты с общим контекстом стихотворения «...Ночь, улица, фонарь, кабак, панель, девица/ мелькнут в который раз в глазу моем свином./ Но не летит никак ко мне любви жар-птица./ Один среди богатств сижу, как злобный гном» (Степанцов 1994:5). Говоря о пародийности и травестии (вид юмористической поэзии, близкой к пародии), надо отметить, что для куртуазных маньеристов эти категории важны не только в прямом, очевидном значении, но и в качестве структурообразующей основы поэтических и прозаических текстов. Прежде всего, это проявляется в игровой, или точнее — в театрализованной парадигме, определяющей архитектонику произведения. Персонажи текстов куртуазных маньеристов, а они всегда определенны и характерны, разыгрывают перед читателем некий спектакль, небольшой водевиль. Они предстают в масках, с одной стороны — выдавая себя не за тех, кем являются, а с другой — пародируя ситуации, поступки. Таким образом, хронотоп современности облекается в оболочку хронотопа предыдущих столетий. Пародийность возникает, как это присуще почти всей современной постмодернистской поэзии, на стыке имиджей, взятых из различных культур и текстов и провоцирующих сравнения, где сопоставляемые образы, вырванные из органичного контекста, представляются сниженными, комичными: «...У лукоморья дуб стоит-цветет,/ златая цепь на дубе том имеется,/ ласкает двух подруг ученый кот./ А я один. Мне не на что надеяться.» (Степанцов 1995:40). Еще одной особенностью идеологии куртуазных маньеристов является принцип эстетической симуляции. Не подражания, а именно симуляции, поскольку стилизация языка под лексику XVIII века выступает, к примеру, у Степанцова, весьма откровенно и даже вызывающе. То, что за эталон взята лексика века Просвещения, не случайно: ведь именно в этот период европейская аристократическая культура достигает апогея изощренности, искусственности, эротизма, театрализованности. Кстати, к стилистической симуляции и пародии куртуазных маньеристов подводит и понимание правды в искусстве, также восходящее к идеалистическим прототипам. Для них эта правда неотделима от другой категории — категории возвышенного. Вступая в давний эстетический спор о том, что выше — действительность или искусство, что первично, а что вторично, что является образцом и чему следует подражать, маньеристы решительно встают на сторону художественного творчества, вымысла. Они отрицают реальность как предмет, определяющий структуру произведения. Соответственно, возвышенное включает те атрибуты — фантазию, выдумку, творческий вымысел, — которые, как они считают, поднимают мышление над банальностью окружающего мира, освобождают его от рабства материальной обусловленности. В стилистике — это преувеличения, изобильность эпитетов, декоративность, орнаментальность. Поскольку факт искусства несравненно выше факта действительности, поэтому и то, что воспринимается в качестве художественной иллюзии, поэтической fata morgana, на самом деле представляет явление истины в более высоком, спиритуальном ее воплощении. Итак, для маньеристов истина и художественная иллюзия — вещи не только совместимые, но и взаимно необходимые. Они выше и плодотворней формальной логики и истин бытовой археологии. Поэтому гиперболизация описаний и чувств, помещение современных событий в воображаемые романтические и сентименталистские пейзажи и интерьеры, переодевание и игра, смешение низкого и высокого — приемы не только дозволенные, но и предпочтительные. И Степанцов строит идиллические декорации, окружает своих героев и героинь воображаемыми персонажами, придает «красивость» выражению внутренних переживаний. Касаясь вопроса о соотношении реальности и воображения в произведениях Степанцова, следует отметить, что одной из основных задач поэзии и поэтического языка он видит в сублимации жизненной фактуры при посредстве образов, тропов и метафор, в достижении художественной эманации жизни, ее изысканной образной концепции, однако не торжественно-репрезентативной, но живой, динамичной, сочетающей высокий «штиль» с иронией и сарказмом, идеалистические фигуры — с прозаической фактурой сегодняшнего дня. Ни в коем случае не желая порывать со своим временем, он просто хочет интерпретировать его с помощью маньеристского художественного инструментария. Поэтому современность на уровне знака, образа, героя или сюжета неизменно составляет основу его текстов: «И вот ты произнес последнее «прощай»,/ и ждешь потоков слез, истерик и попреков,/ но девочка, вскочив и закричав «банзай!»,/ за бабочкой спешит, как Вольдемар Набоков» (Степанцов 1995:12). Одной из сторон лингвистической пародии маньеристов является возвращение литературе того качества, которое вкладывалось в понятие «изящная словесность», а именно, введение в структуру текстов ритмических размеров, словесных формул и оборотов, придающих произведению изысканность и языковой аристократизм. К этим приемам относится использование таких стихотворных форм, как баллада, стансы, триолет, сонет, поэтическое послание, рондо, а также обилие и преувеличенность дефиниций, архаизмов, слов иностранного происхождения — латинизмов, галлицизмов, англицизмов. То там, то здесь мы встречаем такие «изящные» формулы, как «колокол лунный», «ритурнель», «мой ангел», «ядовитые стрелы», «божественный резец», «дивные изгибы», «сумасшедшая луна», «мон ами»: «Изабель, Изабель, Изабель!/ Бьет серебряный колокол лунный,/ и всю ночь я хожу как безумный,/ и твержу без конца ритурнель:/ Изабель!» (Степанцов 1992:39). Сюда следует также добавить частые аппеляции к древнегреческой, древнеримской и языческой мифологии: Венера, Амур, Пан, Тарпейская скала, Кастальский источник, Плутон, дриады, Один. Эти персонажи — нередкие гости поэзии Степанцова. Слово у него превращается в атрибут своеобразного поэтического маскарада, это — слово-маска, слово — плащ-домино. Оно призвано, как это и бывает на настоящем маскараде, не столько скрыть прячущуюся за ней некую сущность, сколько усилить таинственность, экстравагантность. Тайна и таинственность, размывая очертания явления, лишая его определенности, удлиняют его проекцию в трансцендентальную бесконечность. Отличие структуры текстов Степанцова от литературных оригиналов XVIII века — в иронии, возникающей на стыке маньеристского образа и современного контекста. Герой, мыслящий и действующий в стиле персонажей «Манон Леско» в условиях конца XX — начала XXI века, несомненно предстает фигурой, по крайней мере, странной, комичной. Его пышнословная рефлексия, стиль внутреннего монолога «не стыкуются» с прозаичностью реалий. Литературный фантом кавалера де Грийе или маркиза де Сада на фоне общежития Литинститута — как это происходит, к примеру, в «Хрониках Ордена» откровенно провоцирует читателя на смеховую реакцию в отношении к носителю куртуазных манер. Однако, думается, механизм куртуазной иронии не столь прост, как кажется на первый взгляд, поскольку всегда предполагает парадоксальную коллизию «нормальности» с «отклонением», некоего разумного бытия с его примитивизацией, извращением, вульгаризацией. И если взглянуть на продукцию Великого Магистра Ордена куртуазных маньеристов (таково «звание» Вадима Степанцова) с этой точки зрения, то вектор иронии может повернуться и в противоположную сторону. И не тень «галантного кавалера» в интерьерах нашего века представится смешной, а убогий практицизм, куцый язык, нищета чувств наших современников предстанут карикатурой на фоне изобильности, изящества и лексической ловкости обладателя тонких манер. В творческом методе экспериментальных течений андеграунда 70-80-х годов ХХ века, а затем и в постмодернистской культуре, доминирующей с середины 80-х годов, превалируют деструкция, коллажность, работа с готовыми кальками и имиджами, принципиальный эклектизм и аксиологический эгалитаризм, т.е. отказ от ценностных иерархий. Все это, вне зависимости от субъективного желания авторов (а нередко это было и программой дискредитации устоявшихся образов и формул), приводило, с одной стороны, к малодоступности поэтического языка, а с другой, к тому, что можно назвать монструозностью образного строя. В подавляющем большинстве случаев герои постмодернистских текстов — уроды и чудовища (вспомним МилицАнера Д. А. Пригова или инфернальные конструкции его же сборника «Пятьдесят капелек крови...»). Тексты Степанцова представляют реакцию на подобную теорию и практику, противопоставляя, например, культурной индифферентности — ориентацию на традиции, дегероизации — активную прокламацию индивидуальных чувств и амбиций. Куртуазные маньеристы вполне отчетливо живописуют черты своего героя, его внутренний мир, поступки и их мотивации. Этот собирательный тип можно назвать, если обратиться к терминологии XVIII века, «галантным кавалером». Он образован, изыскан, изящен, а самое главное — он литературен, ибо всякий свой поступок и ситуации воспринимает как сюжет баллады, сонета, эпистолы. Здесь уместно вспомнить ситуацию конца XIX — начала XX века в России, когда полностью выдохся натуралистический или реалистический метод, исчерпав способ воздействия на читателя показом «свинцовых мерзостей жизни». Рождается символистская поэзия, организовывается журнал «Весы», появляется художественное объединение «Мир искусства». Культура XVIII века и тогда, в начале XX-го столетия, также стала одним из главных источников вдохновения поэтов и живописцев, заимствовались и стилизовались лексика, литературные формы, острословие и ироничность. Все это дает основания полагать, что внутренней причиной «куртуазности» и «маньеры» стала «тоска по культурности», по способности многостороннего литературно-поэтического выражения чувств и переживаний, которые были тонко разработаны, культивировались в тех художественных парадигмах, которые имитируют Степанцов и другие члены «Ордена куртуазных маньеристов»
полная версия страницы