Форум » Журнал "Всякая всячина" » Король-Солнце, человек и монарх 3 » Ответить
Король-Солнце, человек и монарх 3
allitera: Начало темы Король-солнце, человек и монарх - 1 здесь. Продолжение Король-солнце, человек и монарх - 2 тут.
Olga: Выкладываю сюда статью о мадам де Ментенон и короле Андре Кастело «Вторая супруга Людовика XIV» Король-солнце умирал... В эти последние дни августа 1715 года весь Версаль жил ожиданием. В галерее столпились придворные. Врачи, аптекари и слуги расположились у слухового окна, готовые по первому требованию принести необходимое. Те, кому был открыт доступ, стучались в стеклянную дверь и проходили в комнаты. Преемник короля, герцог Орлеанский, ожидал в кабинете Совета, расположенного напротив комнаты умирающего. Король сегодня вновь обрел свое былое великолепие, его постель была окружена посетителями. Время от времени целая когорта врачей в черных одеждах входила в комнату и склонялась над августейшим пациентом, чтобы затем, как в комедии Мольера, затянуть бесконечные прения. Гангрена распространилась на всю ногу. Чтобы следить за развитием болезни, на пораженной конечности делали глубокие надрезы, и «как только стало понятно, что гангрена дошла до самой кости, — писал Данже в своем знаменитом «Журнале», — сомнений не осталось...» Однако это не помешало королю 25 августа, в день Святого Людовика, устроить публичный обед, сопровождаемый игрой двадцати четырех музыкантов королевской Палаты — скрипачей и гобоистов. В Мраморном дворе свое искусство демонстрировали барабанщики и дудочники французской гвардии. Умирающий хотел показать, как покидают этот мир короли. Спектакль, продолжавшийся в течение более чем полвека, должен был закончиться финальным выходом главного действующего лица. И тогда занавес на королевской сцене опустится. — Я жил в окружении моих придворных и хочу умереть среди них; они следовали за мной всю мою жизнь, пусть же они будут со мной до конца! Когда стали убирать со столов, король на четверть часа отвлек своих придворных. — Господа, — объявил он, — будет несправедливо, если удовольствие от продления общения с вами в эти последние минуты помешает вашему обеду. Я прощаюсь с вами и прошу вас продолжить трапезу. Покидая комнату, многие плакали, думая, что не увидят больше короля. Людовик XIV жил еще неделю... И всю эту неделю посетители, приезжавшие в замок, не отводили взглядов от углового окна Мраморного дворца, апартаментов маркизы де Ментенон, где с наступлением ночи мерцали свечи люстры, украшенной «золотыми шнурами, кисточками и букетами». За оконным стеклом угадывалась большая комната с красно-зеленой с позолотой узорчатой обивкой... Там, в своем широком кресле, в подушках, защищавших от версальских сквозняков, супруга короля бодрствовала у постели умирающего и молилась за то, кому обязана была своей необычной судьбой. И, без сомнения, вспоминала свою жизнь, про которую могла бы сказать, наподобие другого исторического персонажа: — Что за роман — моя жизнь! Все началось в тот момент, когда маркиза де Монтеспан, любовница величайшего из королей и самое очаровательное создание своего времени, в один из летних дней 1668 года заметила, что беременна. Такое открытие не могло не обрадовать ее. Несомненно, это поможет ей укрепить свою власть при дворе и крепче привязать к себе своего высокопоставленного и очень непостоянного возлюбленного: Короля-солнце. Людовик XIV, имевший в то время в качестве постоянной любовницы мадемуазель де Лавальер, не забывал и про других женщин. Маршал Ришелье сказал однажды, имея в виду любовниц короля, что «он ими пользовался, как почтовыми лошадьми, на которых вскакивают один раз и более никогда не видят». Маркиза де Монтеспан, став матерью королевского отпрыска, имела шанс надолго остаться «королевой левой руки». К несчастью для маркизы, муж ее ни в коей степени не чувствовал себя польщенным выбором короля. Устроив грандиозный скандал, он был способен во всеуслышание объявить имя настоящего отца ребенка только для того, чтобы отравить существование возлюбленных! Необходимо было найти человека, не имеющего никакого отношения ко двору и умеющего хранить чужие тайны, который взял бы на себя воспитание королевского бастарда. Г-жа де Монтеспан вспомнила про вдову Скаррон, которую встречала как-то в салоне д'Альбе. — Ах, да! Это ваша интеллектуалка? — с гримасой на лице спросил король. Он, однако, согласился и в один из мартовских вечеров 1669 года Франсуаза Скаррон — будущая маркиза де Ментенон, спрятав лицо под маской, увозила в экипаже новорожденную девочку, войдя тем самым в жизнь своего будущего супруга. Обворожительная Франсуаза д'Обинье — прекрасные голубые глаза, почти греческий нос, тонко очерченный рот и пленительная улыбка — была внучкой Агриппы, автора «Трагедий». Она вышла замуж в шестнадцать с половиной лет за комедийного поэта Поля Скаррона, который не только на двадцать пять лет был старше своей жены, но и был очень больным человеком. Вот что он сам говорил о себе: «Мои ноги и мои руки сначала образовывали тупой угол, потом прямой, и наконец — острый. Мои бедра и мое туловище образуют еще один острый угол, а моя голова приближается к желудку, так что вся моя фигура больше всего напоминает букву Z. У меня укороченные руки, ноги и пальцы и, наконец, я сам весь укороченный». Но не только место сиделки предложил паралитик Скаррон своей молодой жене: — Я не буду с ней заниматься глупостями, — сказал этот ужасный человек, — но я ее им научу. И он научил... Что позволило потом Франсуазе сказать со вздохом: — Трудно предвидеть, до каких пределов мужья могут простирать свою власть. Необходимо им подчиняться в вещах почти невозможных. Смерть отвратительного Скаррона избавила его молодую жену от «почти невозможных вещей», и только король Франции смог примирить ее с таким понятием, как любовь к мужчине. После смерти поэта Скаррона Франсуаза выбрала, скорее из гордости, чем по убеждению, благочестивый образ жизни. Этот путь, как она думала, приведет ее без особых душевных потрясений к зрелости и старости. А большего она и не желала! «Она говорила искренне и непринужденно, — рассказывает мадемуазель де Скудери, — охотно и без притворства. Она знала людей и знала себе цену, но ее не тревожили честолюбивые мысли. Глядя на это очаровательное сочетание целомудрия и красоты, можно было сказать, что она заслуживала то восхищение, которое почувствовала, войдя в Храм Фортуны...» Благодаря своим многочисленным друзьям, Франсуаза Скаррон смогла через несколько лет вдовства покинуть Урсу-лин, где она нашла прибежище после смерти мужа, и поселиться в доме на улице Трех Павильонов (сегодняшняя улица Элзевир), недалеко от улицы Барбет. Король, уставший от бесчисленных ходатайств ее друзей, в конце концов восстановил вдове пенсию, назначенную ранее поэту Скаррону. Одна любопытная деталь — король, раздраженный этими постоянными просьбами, как-то, не выдержав, воскликнул: — До каких пор мне будут твердить про вдову Скаррон? Кажется вполне правдоподобным тот факт, что он округлил первоначальную сумму пенсии, равную тысяче четыремстам старых ливров, до двух тысяч, приписав от себя: «Мадам, я заставил вас долго ждать, но вы имеете такое количество друзей, что и я захотел иметь перед вами хотя бы одну заслугу». Королевский бастард — девочка, рожденная в марте 1669 года, через три года должна была умереть, но почти каждый год г-жа де Монтеспан будет рожать королю, точнее — вдове Скаррон, по ребенку. Через год после рождения первой девочки, 31 марта 1670 года, у небольших ворот парка Сен-Жермен вдова Скаррон взяла в свой экипаж из рук г-на де Лозена второй драгоценный груз — плод королевской любви. В этот раз речь шла о будущем герцоге Мэнском — новорожденном мальчике. Чтобы избежать подозрений, он был отделен от своей сестры и поселен «за оградой», в небольшом домике на улице Тур-нель... Что крайне осложнило жизнь нашей «гувернантки»: «Оказанная честь стоила мне немало хлопот, — рассказывала она, — поскольку в дом нельзя было звать посторонних, мне самой приходилось забираться на лестницы, выполняя работу обойщиков. Кормилицы ничем мне не помогали, чтобы не устать и не испортить молоко. Часто я ходила от одного ребенка к другому пешком, переодевшись, неся в руках белье и продукты: несколько раз я проводила ночи, сидя у постели у одного из заболевших детей...» После чего ей приходилось наряжаться и, скрывая усталость, выезжать в свой «обычный свет». И иногда из страха, что этот «свет» разгадает ее потрясающую тайну, «чтобы не покраснеть», она прибегала к помощи кровопусканий! Когда же в 1672 году на свет появился третий бастард, будущий граф Тулузы, вполне возможно, что г-жа Скаррон воздела к небу руки. При такой плодовитости г-жи де Монтеспан, которая уверенно шла по избранному пути, становилось очевидным, что гувернантка скоро окончательно выдохнется и не сможет выполнять свои почетные обязанности. Однако вслед за третьим ребенком родилась мадемуазель де Нант и мадемуазель де Тур... И тогда на улице Во-жирар, примерно там, где сейчас расположен дом № 25 по бульвару Монпарнас, появилось некое подобие детских яслей. По словам г-жи де Севинье, «это были большие прекрасные комнаты и не менее прекрасный сад». Гувернантке, в которой все более нуждались, были предоставлены «(люди и карета с лошадьми». Именно в этом экипаже Франсуаза Скаррон подъехала к замку Сен-Жермен в конце 1672 года, когда король выразил желание познакомиться со своими детьми. Конечно, встреча должна была остаться в тайне, и поэтому г-жа Скаррон оставалась в приемной, а то время как кормилицу с детьми пропустили в апартаменты короля. — Чьи это дети? — спросил король у кормилицы. — Я думаю, это дети той дамы, что с ними живет. По крайней мере, если судить по тому беспокойству, с которым она относится к малейшему их недомоганию. — И, как вы думаете, кто их отец? — Право, я ничего об этом не знаю, но предполагаю, что это какой-нибудь герцог или глава парламента. При этих словах король рассмеялся «до слез». Людовик XIV начинал интересоваться своими детьми и отдавал себе отчет в том, что «эта вдова Скаррон» действительно незаменима. И он нанес свой первый визит на улицу Вожирар. Он впервые увидел г-жу Скаррон так близко и наедине... и она ему не понравилась! — Сначала я совсем не понравилась королю, — рассказывала она позднее. — Он смотрел на меня только как на умного собеседника, а не как на женщину, которой оказывают знаки внимания. Однако, несмотря на эту начальную антипатию, король скоро снова появился в доме на улице Вожирар, и теперь — один. Шел 1673 год. Франсуазе было тридцать восемь лет и Людовику XIV — тридцать пять. Если верить памфлетам, именно в этот момент «он стал выделять ее среди прочих служанок». Король-солнце заметил, что эта гувернантка, в противоположность его ожиданиям, «любезна, небрежна в словах» и, не строя из себя «заумницу», спокойно говорит обо всех вещах на свете. Такое количество добродетелей поначалу озадачило короля, и он, знакомый только с придворными дамами, среди которых ни одна его победа не считалась своеобразием, отнесся к вдове с недоверием... Но отныне он подолгу задерживался на улице Вожирар, находя удовольствие в разговорах с этой очаровательной женщиной, наделенной редким умом и здравым смыслом. И, узнавая ее лучше, он забывал прежние свои предубеждения. Вскоре, не ограничиваясь приятными беседами с г-жой Скаррон, Людовик XIV захотел испробовать с ней более интимные радости. Увидев как-то Франсуазу с одним ребенком на руках, другим — держащимся за руку, и третьим — спящим на коленях, король вздохнул: — Она умеет любить. Быть любимым ею — удовольствие. Людовик XIV еще не был влюблен, но чтобы успокоить свой требовательный темперамент, ему было необходимо, чтобы во время визитов на улицу Вожирар его ждали с распростертыми объятиями. И однажды вечером король дал понять Франсуазе, что ее физическая привлекательность не менее важна, чем ее душа. Сама Франсуаза об этом рассказывала так: «Несколько раз господин приходил ко мне против моей воли и уходил ни с чем. Отчаявшийся, но не обескураженный, он возвращался во дворец, где, как вы догадываетесь, ему было с кем поговорить. Что касается меня, я оставалась спокойной, уверенная в своей правоте». Но так будет не всегда. Пока же вдова Скаррон сопротивлялась, и это сопротивление ошеломило короля. Он, которому любая женщина сама себя предлагает, вдруг терпит отпор от гувернантки своих детей! От вдовы Скаррон! Конечно, по возвращении в Версаль, как и предполагала Франсуаза, «он нашел, с кем поговорить». Но это могло развлечь его лишь на время. Чтобы добиться своего, 20 декабря 1673 года Людовик XIV решил узаконить своих внебрачных отпрысков. И дети, которых было уже трое, вместе со своей гувернанткой переехали ближе к королю. Г-жа Скаррон и ее «выводок» обосновались в замке Сен-Жермсн... Впереди их ждал Версаль. Отныне Франсуаза видела короля почти каждый день. Готова ли она была уступить ему? «Я не знаю, сколько пробуду здесь, — писала она 2 марта 1674 года своему духовнику, аббату Гобелену, — я покорилась судьбе и, приехав сюда, решила, как вы мне и советовали, смотреть на мир глазами ребенка, постараться быть безразличной к месту и образу жизни, которая мне будет предназначена, отказаться от всего, что может нарушить мой покой, и искать Бога во всем, что бы я ни делала». Посвятить себя поискам Бога тогда, как король «лишен покоя», согласитесь — это не просто! «Дни проходят в неволе — писала она дальше, — и это мешает мне заниматься тем, чем я хотела бы; я всегда грустна, и дела принимают такой оборот, который меня не устраивает». Несомненно, Людовик XIV усилил свои атаки. Единственным их результатом была ревность г-жи де Монтеспан. Салон д'Альбре, где сходились в обоюдном влечении друг к другу г-жа де Монтеспан и вдова Скаррон, стал отныне местом их ежедневных стычек. И первые искры вспыхнули, конечно, по поводу воспитания детей. «Бедных малюток загубят», — утверждала уязвленная Франсуаза. И действительно, в минуты материнской нежности г-жа де Монтеспан могла напичкать лакомствами маленького герцога Мэнского, тогда как врач (а иногда и врачи бывают правы) предписывал ему строгую диету. Как только г-жа Скаррон пыталась вмешаться, с губ маркизы слетала безжалостная насмешка: — Как можете претендовать вы на знание того, что необходимо детям? Быть может, у вас богатый личный опыт?! Размолвки между двумя женщинами становились все более частыми. Людовик XIV в этих спорах принимал сторону гувернантки. И, чтобы лишний раз засвидетельствовать ей свое «почтение», он удвоил сумму назначенной ей пенсии. Благодаря этому 27 декабря 1674 года Франсуаза смогла доставить себе поистине дорогое удовольствие — покупку замка Ментенон за двести сорок тысяч ливров. «Это большой замок на окраине города», — писала она с восторгом. А через два месяца она гордо сообщала: «Это верно — король называет меня г-жой де Ментенон, и я испытываю бесконечную радость оттого, что могу теперь носить имя владений, которые он мне отдал». Итак, Франсуаза стала придворной дамой с официальной должностью гувернантки узаконенных принцев и принцесс его величества. Постоянно общаясь с королем, она безгранично им восхищалась, но все еще не уступала его желаниям. Замок — не та цена, за которую она согласилась бы принадлежать ему! Что касается Короля-солнце, он полностью подчинился своему чувству. Приближавшийся к своему сорокалетию, Людовик XIV, которого всегда привлекали лукавые взгляды и нежные губки молоденьких девушек, теперь вздыхал по бывшей вдове Скаррон. Двор взирал на это, затаив дыхание. «Некоторые, — рассказывает нам Сен-Симон, — рассматривали г-жу де Ментенон как конфидентку короля, другие — как сводницу, третьи — как ловкачку, которой король пользуется, чтобы написать мемуары своего царствования. Совершенно очевидно, что никто не понял, с кем имеет дело». Не зная истинной подоплеки, придворные удивлялись и особенно потому, что г-жа де Ментенон ничего не делала, чтобы обратить на себя внимание короля. Отдадим ей должное: она была как нельзя более пассивна. Поскольку г-жа де Ментенон, став маркизой, по-прежнему отказывала королю в интимной близости, король завел себе новую любовницу: мадемуазель де Фонтанж, молодую, красивую и «глупую, как пробка». Хотел ли он таким образом преодолеть сопротивление г-жи де Ментенон? Или это г-жа де Монтеспан бросила мадемуазель де Фонтанж в руки его величества, чтобы отвлечь его от серьезной соперницы? Это останется тайной! Так или иначе, г-жа де Монтеспан как-то сказала гувернантке своих детей: — Король имеет трех любовниц: меня — на словах, эту девочку — на деле и вас — в сердце. Людовик XIV, однако, не прекратил своих визитов к г-же де Ментенон. Он появлялся даже в ее спальне! «Беседа их затягивалась порой настолько, — пишет г-жа де Севинье, — что давала повод для всевозможного рода сплетен...» Став второй дамой королевского двора, г-жа де Ментенон еще более сблизилась со своим августейшим поклонником, и Людовик XIV теперь не скрывал своего недовольства, когда не находил объект своих воздыханий там, где хотел. Что касается Франсуазы, от нее часто можно было слышать подобные слова: «Те, кто считает, что я стремлюсь занять место г-жи де Монтеспан, ни имеют ни малейшего представления о том, как далека я от подобного рода соблазнов и от того, чтобы пытаться заинтересовать собою короля; я уже достаточно стара и слаба для этого». Однако г-же де Ментенон все же пришлось решиться на «подобного рода» общение со своим высокопоставленным поклонником. Никому не известна точная дата, когда ее крепость была взята. Несомненно, это произошло чуть раньше, чем умерла мадемуазель де Фонтанж, и чуть позже, чем г-жа де Монтеспан окончательно впала в немилость. Некоторые историки пытаются усмотреть в странном выборе короля его «старческое отсутствие желаний». Сославшись на Арнольфа, действительно можно утверждать, что в 1680 году Король-солнце был совсем старик. И это в сорок два года! Что же касается Франсуазы, которой было тогда сорок пять лет, ее нам описывают как респектабельную пожилую даму, опасавшуюся раскрытия своей связи с королем, такой далекой от ее мыслей и вкусов. Об этой пожилой женщине Сен-Симон сказал, что она обладала «несравненным изяществом», а аббат де Шуази утверждал, что «при постоянном общении с ней трудно было не испытывать к ней симпатии». Несомненно, эта женщина, желанная для короля «как благодаря своей серьезности, так и благодаря оказанному с ее стороны сопротивлению», дала ему редкую возможность почувствовать «нестерпимую жажду». А сопротивление жаждущему королю не могло быть бесконечным! «Это все, что смогли сделать историки, — воскликнул Жан Кордельер, — чтобы объяснить одну из самых интересных любовных связей века: вообще исключить сексуальный мотив, упоминая почти полное бессилие короля, или, наоборот, иронизировать, объясняя влечение короля его нестерпимой жаждой...» Короче говоря, хорошо изученному и отяжелевшему после нескольких беременностей телу г-жи де Монтеспан, замешанной в ужасные тайны, Король-солнце предпочел вдову, загадочную и таинственную. Факт остается фактом: Людовик XIV ее возжелал, и его ни в коей степени нельзя обвинить в дурном вкусе. «Я не знаю, — сообщает г-жа де Севинье, — с чьего злого языка впервые слетела эта острота, но скоро все стали называть ее г-жой де Ментенон (французское слово «maintenant» означает «сейчас»)». Шутили также, что г-жа де Монтеспан, по видимости, скоро станет гувернанткой детей короля и г-жи де Ментенон! Насмешки были вызваны всеобщим удивлением. Г-жа де Ментенон в возрасте сорока пяти лет становится любовницей короля! Дама, сдержанность которой исключала всякую возможность фамильярности, о которой кто-то из придворных сказал однажды: — Скорее я попытаюсь ущипнуть за задницу королеву, чем вдову Скаррон! Что касается высокомерной г-жи де Монтеспан, впавшей в немилость, но не покинувшей Версаль, то она с завистью наблюдала за успехом своей соперницы и, встречаясь с «победительницей», высмеивала ее «любовь к королю»... Бывшая гувернантка не оставалась в долгу: — Не вам, мадам, упрекать меня в грехе, в котором вы сами подали мне пример... — Я думаю, вы напрасно строите иллюзии! Ваш успех не продлится дольше, чем мой. — Мадам, я никогда не мечтала об участи, унаследованной от вас, и, если вы помните, неоднократно искала возможности выйти из этой игры. «Я также решительно ей заявила, — рассказывает бывшая гувернантка, — что не намерена терпеть ее высокомерие и подобные разговоры, которые лишь огорчают меня и сокращают мои дни...» — Так что же вас здесь удерживает? — не выдержала г-жа де Монтеспан. — Воля короля, мой долг, моя благодарность... В Версале, в своей комнате, выходившей окнами на цветник Любви, королева Мария-Терезия в возрасте сорока пяти лет испустила свой последний вздох. Произошло это 30 июля 1683 года. Обычный гнойный нарыв был причиной инфекции, которая в четыре дня унесла ее жизнь. Терапия тех лет, к сожалению, могла только ускорить ход болезни. По словам Палатина, «этот старый мошенник из Фагона, врач королевы, сделал больной кровопускание в И часов, в полдень дал ей лекарство, а в три часа пополудни она уже была мертва». Король, «скорее растроганный, нежели опечаленный», недолго лил слезы над умершей супругой. На ночь, согласно этикету, вдовец должен был покинуть замок, — и он отправился в Сен-Клу. А в это время в приемной короля герцог де Ларошфуко убеждал растерявшуюся маркизу де Ментенон скорее садиться в карсту. — Сейчас не время бросать короля, — сказал он ей. — Вы нужны ему! А бывшая любовница Людовика XIV, г-жа де Монтеспан, встревоженно делилась с кем-то из друзей своими догадками относительно отнюдь не безутешного вдовца: — Надо думать, он скоро снова женится: и, насколько я его знаю, он скорее женится неудачно, чем вообще откажется от этого! Заметим, что бывшая любовница короля вряд ли могла предвидеть настоящий ход событий. Ради своей фаворитки король Франции совершал какие угодно безумства, кроме одного — он не мог на ней жениться! Но сейчас Людовик XIV думал именно об этом — он хотел сделать Франсуазу своей законной женой. И он посоветовался с Лувуа. — Ах, сир! — воскликнул министр, — ваше величество! Хорошо ли вы подумали, о чем говорите? Самому великому королю мира, увенчанному славой, — жениться на вдове Скаррон? Или вы хотите опозориться? По словам аббата де Шуази, Лувуа со слезами на глазах бросился в ноги королю. — Извините меня, сир, — сказал он, — за мою вольность. Снимите меня с должности, бросьте в тюрьму, но я не хочу видеть подобную низость. — Сейчас же встаньте! — воскликнул король. — Вы безумец! Вы сошли с ума! «Не зная, подействовали ли на короля его упреки, Лувуа встал и вышел из кабинета, — рассказывает далее аббат. — А на следующее утро по сдержанному и холодному обращению г-жи де Ментенон он понял, что король ей все рассказал; с этого момента они стали злейшими врагами». Итак, Король-солнце, чтобы удовлетворить свои чувства и жить в согласии с Церковью, «решился на то, чему все мы были свидетелями, — восклицает Сен-Симон, — и чему последующие поколения откажутся верить». Поначалу, когда идея женитьбы на вдове Скаррон впервые пришла ему в голову, он отбросил ее, как совершенно невозможную..., но тут вмешалась Церковь. Буссе, маркграф д'Арлей и отец Лашез буквально на следующее утро после смерти королевы дали понять королю, что «став свободным, он может теперь, не жертвуя своими чувствами, жить в согласии с Богом» и выбрать супругу по своему вкусу! И г-жа де Мснтенон, вероятно, успела сказать королю свое веское слово: — Если вы на ком-нибудь женитесь, я уеду... Оставить любовницу, которая так много для него значила? Об этом не могло быть и речи! И Людовик XIV решился узаконить свои отношения. «Этот брак, — как совершенно справедливо заметил Жан Кордельер, — не доказывал ни в коей степени, что король стал менее страстным любовником; напротив, он согласился на него именно потому, что сохранил свой прежний темперамент». Людовик XIV не пытался скрывать от приближенных интимную близость со своей высокомерной супругой. «Однажды летом, — пишет один из современников, — когда король был болен и лежал в постели, почти не прикрытый из-за страшной жары, и г-жа де Ментенон сидела около него, в комнату вошел брат короля. Король, желая показать, что он не видит ничего неприличного в данной ситуации, произнес слова, которые не остались незамеченными: — Мой брат, по тому, в каком виде нахожусь я перед г-жой де Ментенон, вы можете понять, что означает для меня эта женщина». Когда маркиза де Ментенон показывалась на людях, разыгрывались «прелюбопытные спектакли», на одном из которых в военном лагере Компьень присутствовал Ссн-Симон в 1698 году. Вот его описание: «Г-жа де Ментенон находилась перед войсками в своих крытых носилках. На переднем поручне, слева от нее сидела графиня Бургундская, сзади стояли графиня Бурбонская, принцесса Конти и другие придворные дамы, а за ними мужчины. С правой стороны носилок стоял король. Он был почти все время с непокрытой головой и постоянно наклонялся к окошку, чтобы поговорить с г-жой де Ментенон. Каждый раз она исправно опускала окно, всегда полностью, — я внимательно следил за этим спектаклем, признаюсь, даже более внимательно, чем за передвижением войск. Интересна была реакция придворных — на их лицах выражалось робкое, стыдливое изумление... Людовик XIV оставлял свою шляпу на крыше носилок, чтобы поговорить с находящейся внутри дамой, и, надо думать, постоянные наклоны были достаточно утомительным упражнением для его поясницы. Весь этот спектакль происходил в пять часов вечера после обеда — самое прекрасное время на свете». продолжение дальше
Olga: Продолжение статьи «Вторая супруга Людовика XIV» Любили ли они друг друга в продолжение всей их связи, затянувшейся на тридцать три года? Г-жа де Ментенон, которая, по выражению Лаваранд, «под маской непреклонной святоши сохраняла импульсивность молодой девушки», возможно, не могла смотреть на искреннюю страсть без сочувствия. Поверив сначала, что своенравный, эгоистичный король любит ее, она скоро стала замечать, что ему достаточно видеть с ее стороны преклонение и послушание и что он не был способен на нежность. Практически являясь королевой, тайная супруга Людовика XTV отличалась необычайной для придворного общества скромностью и простотой манер. «Всегда вежливая и любезная, она не вступала в соперничество с придворными дамами, ни на что не претендуя и ничего не демонстрируя и стараясь не обращать внимания на то, что происходило вокруг нее». Сен-Симон так обрисовал ее портрет: «Долгие годы она провела в мерзости и нищете. Это не могло не отразиться на се умственном развитии; душа и сердце ее очерствели. Все ее мысли и чувства так долго были посвящены детям, что давно уже она не считалась интел-лектуалкой, которой была некогда вдова Скаррон...». Ее жизнь протекала под арестом, арестом без суда и следствия. Герцог Сен-Симон продолжает: «Она всегда видела в себе воспитательницу, отсюда ее занятия — пустяковые, иллюзорные, обманчивые и изнурительные, которые, как правило, не имели никаких результатов или же приводили к сплошным недоразумениям». И наконец: «Необыкновенная личность в истории монархии, она, дотоле никому не известная вдова, в течение тридцати двух лет обладала властью и всемогуществом министра, госпожи, наперсницы и супруги короля...». Сегодня, глядя на окно в левом крыле Мраморного двора, вспоминаешь сцену, описанную самой г-жой де Ментенон. «Когда король вернулся с охоты, он пришел ко мне; дверь за ним закрылась, и никто более не входил. Я была с ним наедине и пыталась развеять его грусть и уныние; иногда они вызывали у него слезы, которыми он не владел, когда был обеспокоен чем-нибудь. Беседы не получалось». Каждый вечер в 6 часов в приемной раздавались шаги короля. Каждый вечер, в течение более чем тридцати лет, функционировал таким образом «любовный механизм г-жи де Ментенон», как назовут эту ежедневную близость супружеской четы. Всегда неизменная обстановка большой спальни маркизы: справа от камина — рабочий стол Людовика XIV, слева, в нише рядом с кроватью, в своем кресле сидит г-жа де Ментенон с книгой или вышивкой в руках. В комнату заходит министр и, поприветствовав короля и маркизу, занимает место на своем табурете. Он ставит портфель на стоящий рядом второй табурет и начинает свой отчет. «В то время как король работал, — рассказывает дальше г-жа де Ментенон, — я ужинала. Наверное, не больше двух раз в месяц я могла сделать это в свое удовольствие». Людовик XTV постоянно интересовался мнением своей жены и призывал ее к своему рабочему столу. «Я хватала остатки своего ужина и как можно быстрее шла к королю». Маркиза была на ногах с шести часов утра, и к вечеру ее одолевали усталость и зевота. «Более того, я начинала чувствовать свой возраст... В конце концов, я так уставала, что не могла более бороться со сном». Король замечал это и обращался к маркизе: — Вы, кажется, очень устали? Вам необходимо прилечь. В присутствии мужа горничные начинали раздевать ее. «И вот я, наконец, в своей постели. Я отсылаю горничных. Король приближается и останавливается у изголовья... Хотя я уже лежу, мне необходима еще масса вещей, так как тело мое давно уже не молодое». Бедная маркиза! Ее высокопоставленный супруг думал лишь о себе. «Смотревший на окружающих лишь с точки зрения личной выгоды», он брал женщину, исходя только из своего расположения. И г-же де Ментенон приходилось дорого платить за тот ореол славы, который окружал ее, и за возможность влиять на судьбы мира «Я не знаю, чем буду занята сегодня, у меня обедает король», — пишет маркиза. Без сомнения, вся ее жизнь была подчинена отныне планам Людовика. Во время частых переездов двора ее карета должна была ехать первой, чтобы «она успевала привести себя в порядок до того, как к ней войдет король. До Марли она добиралась так быстро, как никто из придворных». Считался ли сам король с желаниями своей супруги? «Я думаю, что скоро приеду в Сен-Сир, — писал он ей в 1698 году, — и, если вы не возражаете, на обратном пути мы могли бы совершить прогулку... В этом случае хорошо было бы найти нескольких дам, которые вернулись бы вместе с нами. Пожалуйста, ответьте на эту записку, чтобы я мог действовать в соответствии с вашими пожеланиями». Для тех, кто привык верить «штампам», принятым в обществе однажды и навсегда, Людовик XIV, связывая себя узами брака с г-жой де Ментенон, руководствовался благочестивыми намерениями. Многие представляли себе сидящую на подушках старую, скучающую святошу, которую король сделал своей женой, чтобы обеспечить себе благословение небес. Однако в действительности дело обстояло иначе. Потому что представить себе фиктивный брак между этими двумя персонажами было достаточно сложно. Г-жа де Ментенон скажет об этом сама: «Соглашаясь, я думала только о том, чтобы сделать ему приятное и отвлечь его от женщин. Поэтому я всегда старалась быть любезной по отношению к нему. Если бы, общаясь со мной, он не находил удовольствия, он поискал бы его в другом месте». Хотя Франсуаза относилась достаточно пренебрежительно к «удовольствиям подобного рода», ей все время приходилось уступать настойчивости короля; и она жаловалась своему духовнику на то, что слишком часто проявляет к ней интерес ее августейший супруг. А ведь ей было уже семьдесят лет! В тот момент, когда художник Миньяр написал с супруги Людовика XIV «портрет святой Франсуазы», ей шел пятьдесят девятый год. На холсте он изобразил даму в королевском манто, подбитом мехом горностая, и уточнил у короля, заслуживает ли г-жа де Ментенон право на этот королевский атрибут? — Святая Франсуаза его точно заслуживает, — ответил король. Святая? Конечно же, нет! Просто женщина, достаточно измученная, разочарованная в замужестве и униженная своей ролью, от которой она ждала славы, но которая ей принесла только ненависть придворных. Старея, она цеплялась более, чем когда бы то ни было, за религию, которую она несла перед собой, как знамя. В последние годы се «царствования» сам Версаль, казалось, стал источать запах ладана. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать распорядок, который она предписывала «дорогим девочкам» из пансиона Сен-Сир. По ее мнению, необходимо было воспитывать их в строгости, не позволять обращать внимание на «дым и пыль», «учить презирать» холод, жару, ветер, «пренебрегать» дурными запахами... И главное — никаких мужчин в Сен-Сире! — Всегда опасно показывать мужчинам хорошеньких девушек. Не допускать в пансион ни бедного, ни богатого, ни старого, ни молодого, ни мирянина, ни священника, или даже святого, если таковой отыщется на земле. Как же тогда выходили замуж пансионерки Сен-Сира? «Когда находился подходящий объект для одной из этих девиц, — рассказывает нам г-жа дю Нуайс, — маркиза звала в приемную четырех пансионерок, по одной из каждого класса, которые отличались только по цвету наряда. Их заставляли пройтись перед кавалером, который был отделен от девушек решеткой. Они уходили, и г-жа дс Ментенон спрашивала, какая из них ему больше понравилась. Он называл цвет. Как только он делал свой выбор, звали избранницу. После того, как маркиза интересовалась, не испытывает ли она отвращение к предназначенному ей в супруги, вызванный заранее нотариус, г-дин Карно, составлял акт, причем родители невесты никоим образом не принимали участие в этом событии...» Сам факт замужества представлялся маркизе очень печальным событием. И это понятно, если учесть, что она дважды была замужем за «тиранами»: Скарроном и Людовиком XIV... На мужей она смотрела, как на людей, с которыми невозможно жить. И она предупреждала своих «дорогих девочек»: «Большинство из них заходят к вам по нескольку раз в день и все время дают почувствовать, что хозяева они...» Людовик XIV приблизился к моменту своей ужасной агонии. У изголовья умирающего стоит единственный наследник — его пятилетний правнук, будущий король Людовик XV. Рядом — состарившаяся восьмидесятилетняя супруга короля, увещевающая мужа умереть по-христиански. Ей завещает он свои четки: — Это не просто реликвия, это память... Прощайте, мадам, я не сделал вас счастливой, но я всегда питал к вам то глубокое чувство уважения и дружбы, которое вы заслуживаете. — Не оставайтесь здесь более, это слишком грустный спектакль... Я начинаю думать, что не так уж это трудно — умереть. Он задал ей еще один вопрос: — Что же вы теперь станете делать, мадам, у вас же ничего нет? — Не думайте обо мне, все пустяки, подумайте лучше о Боге. Пересказывая эту сцену дамам в Сен-Сире, г-жа де Ментенон добавила: «Отойдя от короля на два шага, я вдруг подумала, что при совершенно неопределенном отношении ко мне принцев, я вынуждена просить короля, чтобы он, в свою очередь, просил герцога Орлеанского отнестись ко мне с должным уважением». Король выполнил просьбу маркизы: — Мой племянник, сделайте все, о чем бы она вас ни попросила. Простившись с королем, г-жа де Ментенон удалилась в дорогой се сердцу Сен-Сир, чтобы вскоре тихо умереть. Так она навсегда покинула того, кто готовился предстать перед Богом. И который сделал это с изяществом и величием, волнующим людей и сегодня. Пока же смерть не торопилась... Два раза уже король прощался со своим двором. Уже произнесена была его знаменитая, возвышенная фраза, вызвавшая слезы у всех присутствующих; — Я исчезну, господа, но Государство останется навсегда. Ждали... Приемная будущего регента была переполнена. Внезапно она превратилась в пустыню: пронесся слух, что королю стало лучше, и он съел два небольших бисквита и даже «с некоторым аппетитом». Один Сен-Симон остался у герцога Орлеанского, который усмехался: — Если король съест еще что-нибудь, со мной не останется ни единого человека! Улучшение в самочувствии короля, как оказалось, наступило благодаря десяти каплям «эликсира», привезенных провансальским лекарем. Запах лекарства был настолько отвратителен, что король вздохнул: — Никогда я не выпил бы эти капли из-за одного только желания выздороветь, но я знаю, что в государстве, имя которому — я сам, я должен слушаться докторов. В течение восьми часов умирающий принимал чудодейственный эликсир. Казалось, он немного оживился, но как заметил Данже, «это временное улучшение было подобно последней вспышке лампы перед тем, как погаснуть». И действительно, скоро умирающий впал в полубессознательное состояние. В пятницу вечером обнаружилось, что «нога его поражена так, как если б он умер шесть месяцев назад». Гангрена достигла бедра. В субботу, 31 августа, Людовик XIV ненадолго очнулся, чтобы прочесть предсмертную молитву и, узнав кардинала де Роана, произнес: — Это последняя услуга Церкви, кардинал. А потом услышали его слова: — О! Мой Бог! Помоги мне! Поторопись, прийди ко мне на помощь! Это было последнее, что он успел сказать, — сообщает нам герцог де Лафос. Всю ночь король пролежал без сознания — это была долгая агония, конец которой наступил в субботу, 1 сентября 1715 года, в 8 часов 15 минут утра. Как только смерть была должным образом констатирована, народ, столпившийся в Мраморном дворе, увидел офицера с черным траурным пером на шляпе, который громким голосом объявил: — Король умер. Через мгновение он появился снова. На его шляпе было белое перо. Толпа услышала его возглас: — Да здравствует король Людовик XV! Три года спустя, 14 апреля 1719 года, комната г-жи де Ментенон в Сен-Сире была также переполнена народом. Стоявший у изголовья ее постели священник собирался отслужить мессу. Оглянувшись вокруг себя, маркиза спросила: — Наверное, начинается агония, раз вы все пришли ко мне? И чуть позже добавила: «Через четверть часа я все узнаю». «Умерла старуха!» Такой лаконичной была надгробная речь неисправимого Палатина.
Leja: Olga Спасибо! Как тебе статья?
Leja: Конь у короля все равно не айда Даша, нам в коллекцию ее тоже потом надо
Olga: Leja пишет: Конь у короля все равно не айда Главное не конь. Leja пишет: Как тебе статья? Нормальная, только непонятки есть, и Палатинская вдруг мужчиной стала, да и Тулуз что то рановато родился.
Leja: Olga пишет: Палатинская вдруг мужчиной стала Ага, она как салон обуви Палатин Новый портрет Луи Он приближается
Olga: А насчет портрета - языка поймали? в смысле военнопленного ведут?
Leja: Olga пишет: А насчет портрета - языка поймали? в смысле военнопленного ведут? Ага
Olga: Leja пишет: Ага Военные будни. А хлопец в платьеце около короля обращает на себя внимание. Король как то с боку, только по красивой позе его и узнаешь, да по ногам.
allitera: Olga пишет: Главное не конь. Ну с языка сняла. Хороший портрет и качество отменное.
Leja: allitera пишет: Хороший портрет и качество отменное. Да, и Луи такой пухляш Короче интересный портрет, необычная обстановка Olga пишет: А хлопец в платьеце около короля обращает на себя внимание. Я думала дофин, ну по тому что выделяется и сивый
Leja: Я еще сейчас выложу
allitera: Leja пишет: Новый портрет Луи Видно. что картина последних военных кампаний и по фигуре короля и по дресс-коду окружающих.
Leja: 226 000 долларов стоит эта картина
Olga: Эту я видела. Платье на инфанте действительно жжет.
полная версия страницы